История Нины Б. - Страница 108

К оглавлению

108

— Вас зовут Роберт Хольден, и вы хотите сделать заявление против Роберта Хольдена?

— Да, господин комиссар.

По улице проехал тяжелый грузовик. Я услышал скрежет шестеренок, когда шофер решил подать машину назад.

— А может, есть еще один Роберт Хольден? — спросили вы.

Я заранее продумал ответ и на этот вопрос:

— Нет. Другого Роберта Хольдена не существует.

— Значит, вы хотите подать заявление на самого себя?

— Да, господин комиссар, — вежливо ответил я, — именно так.

37

Я просидел у вас, господин комиссар, более трех часов. Вы внимательно выслушали меня, затем приказали вернуться в отель и ждать там. Покидать Баден-Баден без предварительного уведомления мне было запрещено. «Дело будет возбуждено, — сказали вы. — Я дам вам знать».

Я думал, что по долгу службы вы должны будете немедленно меня арестовать. Однако история, которую я вам рассказал, оказалась не такой простой. Она была из ряда вон выходящая, сложная по всем ситуациям — этот мой рассказ о таинственном незнакомце. И поэтому вы не решились сразу арестовать меня. Вы отправили меня домой, пообещав заняться этим таинственным незнакомцем, который был так похож на меня, этим фантомом, который угрожал господину Бруммеру смертью.

Итак, я вернулся в свою комнату в отеле «Колокольный звон» и сидел, трясясь от страха, с холодными как лед руками, с раскалывающимся от боли затылком и думал, думал об одном и том же: поверили ли вы, господин комиссар Кельман, в мою историю? Достаточно ли убедительно я вам ее рассказал? Если вы не поверили — я пропал, и все было напрасно: осторожность, продуманность, вся подготовка. Но разве взяли бы вы мое заявление и отпустили бы меня домой, если бы вы мне не поверили? Вряд ли. Значит, вы мне поверили.

А вдруг нет?

А вдруг вы отпустили меня домой именно потому, что не поверили мне? Чтобы основательно продумать все, что я вам рассказал, и понаблюдать за мной в течение нескольких дней, недель, а может быть, и месяцев?

От пережитого у меня стали сдавать нервы. Больше я уже не мог выдержать. Нужно было прийти в себя и успокоиться. Никаких глупостей! Собраться и мыслить четко и ясно. Только так я надеялся преодолеть последний, тяжелейший отрезок моего пути. Чтобы достичь этого, я решил вести дневник.

У этих страниц могло быть две судьбы. Первая оказалась удачной: на земле одним негодяем стало меньше, и мы с Ниной смогли вновь свободно дышать и жить в безопасности. Поэтому я хотел бы сохранить свои заметки и время от времени перечитывать их, убеждаясь в предопределенности того, что в этом мире продажных судей и жалких свидетелей еще есть неприкосновенное правосудие, которое и позволило мне написать эту историю.

Но могло случиться и так, что все оказалось бы напрасным. В этом случае, господин комиссар Кельман, эта рукопись могла стать для вас моим признанием.

38

Я много писал в этот день, седьмого апреля. Я продолжал писать также и восьмого апреля, и девятого. Я постоянно думал о том, как долго я еще буду писать, прежде чем господин Бруммер отправится на свою прогулку. С тех пор как к нему приехал господин Швертфегер, он чувствовал себя все хуже, у него постоянно болело сердце. Когда я писал, я думал о Нине и о нашей странной любви, которая так часто была печальной и так редко — счастливой. Думал я и о том, что бы произошло, если бы Бруммер узнал, что я все-таки сделал заявление. И вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль: все, что я намеревался сделать, было чистым безумием. Я с ужасом смотрел на себя в зеркало. Я хотел убить человека… я уже сделал это. А теперь… это было безумие, безумие, мне нельзя было этого делать, я бы не мог этого сделать — никогда…

В дверь постучали.

— Войдите.

Вошла приветливая горничная. Ее звали Рози, и говорила она на швабском диалекте.

— Там внизу один господин. Он хотел бы с вами поговорить.

— Какой господин, Рози?

— Он не представился. Может быть, вы спуститесь вниз?

Я надел куртку, спрятал дневник в шкаф и, ни о чем не подозревая, спустился в холл.

Накануне я отвез «Кадиллак» на профилактический ремонт и попросил механика посмотреть, в порядке ли коробка передач. Скорее всего, это механик, думал я, все сегодня очень пунктуальны. Это был не механик. Это были вы, господин комиссар Кельман. Этим днем, 9 апреля 1957 года, на вас был серый костюм, голубой галстук и черные полуботинки.

— Добрый день, господин Хольден.

— Добрый день, господин комиссар, — ответил я. — Что означает ваш визит? Есть что-то новое?

В ответ вы тихо сообщили:

— Час тому назад убит господин Бруммер.

— Убит?.. — У меня перехватило дыхание, и все вокруг отвратительно завертелось: медвежье чучело, мебель в старонемецком стиле, весь холл.

— Да, отравлен, — сказали вы, как всегда, тихо. — Господин Хольден, вы арестованы по подозрению в убийстве Юлиуса Марии Бруммера.

ЭПИЛОГ

1

Через два дня после Бруммера умерла его собака; я узнал это от криминального комиссара Кельмана. Старая Пуппеле умерла такой же быстрой смертью, как и ее хозяин: ее просто усыпили. Собаку закопали в Баден-Бадене, в парке того самого отеля. Тело Юлиуса Марии Бруммера было доставлено в Дюссельдорф, после чего судебный врач оформил подтверждение смерти.

На первом допросе в земельном полицейском комиссариате Баден-Бадена я узнал, как умер Бруммер. Он работал в спальне. Нина куда-то вышла вместе с детективом Эльфином. Детектив Юнг сидел в гостиной и раскладывал пасьянс. Через какое-то время он услышал стон Бруммера и слабый шум. Он поспешил в спальню. Бруммер лежал около кровати, он был без сознания. С ним случился тяжелый сердечный приступ. Юнг расстегнул Бруммеру рубашку, увидел золотой медальон с просьбой о помощи и сделал все, что было нужно. Он достал из сумки Бруммера новую, нераспечатанную коробку с сердечным препаратом в мягких желатиновых капсулах и, сунув одну из них в рот Бруммеру, надавил на нее ногтем большого пальца. Тотчас распространился сильный запах синильной кислоты. Когда Юнг, объятый ужасом, сообразил, что именно проглотил Бруммер, было уже поздно. Тяжелое тело забилось в страшных судорогах. Бруммер был мертв.

108