История Нины Б. - Страница 13

В половине четвертого утра Юлиус Бруммер почувствовал себя лучше, позвонил и попросил позвать меня. Я пошел к нему. Он сидел на кровати и, как всегда, жевал:

— Я сожалею, Хольден, что ваша работа началась именно так. Вы устали?

Я покачал головой.

— Что с вами? Почему у вас такое лицо? — Он внимательно изучал меня. — Вы что-то обо мне услышали?

— Услышал, господин Бруммер.

— Что упал в обморок в часовне? Что об этом говорят монашки? Они сплетничают? — Сейчас он защищал свой авторитет, свою честь. А я вспоминал его искаженное лицо у алтаря, его путаные мольбы…

— Никто ничего не говорит, господин Бруммер. Мне сказали, что вы себя плохо почувствовали. Мне… мне надо вам кое-что сообщить…

— Что именно?

— Когда я ждал вас в машине, ко мне подошел один человек…

— И что же?

Я рассказал ему о ночной встрече.

Он сидел не шевелясь. За шторами на окне уже начинался день. Всходящее солнце приобретало розоватый оттенок. Бруммер облизнул языком губы, продолжая жевать резинку. После небольшой паузы он спросил:

— Сегодня во второй половине дня, так?

— Да, в семнадцать часов, съезд с автобана на Дрезден, на Хермсдорфской развязке.

— Вы знаете, где это, Хольден?

— Конечно, — сказал я. И со значением добавил: — В советской зоне.

— В советской зоне, — повторил он.

…клянусь… клянусь во имя ее жизни… я не поеду в советскую зону…

Я уже давно не наблюдал за восходом солнца, и меня удивила скорость, с которой вокруг меня все стало преображаться. Наступил момент, когда занавески окрасились кроваво-красным светом, и силуэт Бруммера на их фоне превратился в жирную ссутулившуюся обезьяну. Золотистые отблески солнца играли на потолке палаты, проникали сквозь щели между шторами.

— Вы еще кому-нибудь об этом рассказывали?

— Нет, господин Бруммер.

Над дверью палаты висело распятие. Он посмотрел на него. Затем направился к окну и раздвинул шторы. Яркий солнечный свет ослепил его. Бруммер раскрыл окно и выглянул в больничный сад. Там было тихо и сыро.

Меня обдало холодным воздухом. Запахло сырой травой. Запела какая-то птичка. Бруммер, прислушиваясь к ее пению, сосредоточенно и долго качал головой.

Дверь отворилась. Вошла симпатичная ночная сестра и серьезно сказала:

— Бог ее простил.

— Она умерла? — резко спросил Бруммер.

— Она будет жить, — ответила сестра и улыбнулась. — Переливание крови помогло. Пульс восстановился. Мы делаем ей только инъекции строфантина.

Прошло секунды три.

— Нет, — сказал Бруммер, разрываясь между страхом и надеждой.

— Это правда!

— Этого не может быть… — Он все еще был во власти страха.

— Это правда, — повторила она. — Меня прислал к вам доктор Шустер. Он не сделал бы этого, если бы не был вполне уверен. Ваша жена будет жить, господин Бруммер. Бог сострадателен.

Прошло секунды три, и вдруг Юлиус Бруммер засмеялся. Он смеялся громоподобно, как доисторическое существо, как гигантское существо, появившееся на свет из каменной пещеры. Он колотил себя по груди кулаками и заливался смехом.

— Она жива! — Он выплюнул жевательную резинку. — Моя любимая жива! — Он хлопнул меня по спине и обнял молодую монахиню, продолжая смеяться.

— Доктор Шустер ждет вас, — сказала монахиня.

Бруммер направился к двери. Когда он проходил мимо меня, он улыбнулся:

— Прилягте на одну из кроватей и прикорните пару часов. А потом надо будет на всякий случай сменить масло в двигателе.

— Сменить масло?

— Нам придется долго ехать по советской зоне, — деловито заметил Юлиус Бруммер. Дверь за ним и за сестрой захлопнулась.

Наконец солнечный свет залил всю палату. В саду запело множество птиц. Я подошел к окну. Дул легкий восточный ветерок. Небо было очень чистым.

Я снял куртку и расстегнул рубашку. Затем я прилег на чужую постель, положив руки за голову.

Значит, она будет жить, а мне придется уйти.

А почему, собственно, я должен уходить?

Маргит умерла. Я ее больше не люблю. Она меня обманула. Меня совершенно не затруднит общаться с женщиной, похожей на нее. Мне абсолютно все равно, это был просто шок от увиденного.

Я остаюсь. Да это просто смешно — потерять работу из-за чужой женщины. Через пару дней все станет для меня привычным. Наоборот, я должен остаться и справиться с этими обстоятельствами. Было бы гораздо хуже — уйти и при этом знать, что она где-то существует.

Вот так, господин комиссар криминальной полиции Кельман, для которого я это пишу, думал я тем самым утром в качестве оправдания того, что остаюсь. Мои мысли были слишком прозрачны? Вы мужчина и поймете, что скрывалось за ними…

10

В этот день стало жарко уже после завтрака. Я это помню совершенно точно, так как во всем, что произошло после, была виновата эта убийственная жара. Воздух над асфальтом дрожал. Когда я ехал на станцию, чтобы сменить масло, металлическая крыша машины была раскалена. Женщины были в белых блузках и шортах или в пестрых платьях. Их руки, ноги и в достаточной степени грудь были оголены. Большинство мужчин шли уже в одних рубашках. На асфальте в некоторых местах еще виднелись лужи от ночного дождя, от них шел пар.

Пока механик в гараже «Гете» менял масло в двигателе и коробке передач, я пошел на Групеллоштрассе и позвонил своей хозяйке, одинокой ожесточенной женщине с копной волос, похожих на сено, и голодными глазами.

— Послушайте, господин Хольден, с меня довольно! Вам что, не достаточно того, что вы не платите мне за жилье, и вы еще требуете, чтобы я открыла вам дверь?!