История Нины Б. - Страница 2

Я провел указательным пальцем по золотым буквам на груди. Они были гладкие и холодные. Коснувшись их, я обрел силу, которой мне недоставало, чтобы постучать в дверь комнаты 31.

Итак, я постучал.

Все-таки ненависть — мощная штука.

— Войдите! — послышался мужской голос.

Большая и гостеприимно обставленная комната была совершенно не похожа на кабинет какого-то чиновника. По всей видимости, курортный город Баден-Баден учитывал стремление своих гостей к прекрасному, в том числе и в полицейском учреждении. На картинах, висевших на стенах, были изображены сцены охоты в английском стиле. Господа в красных пиджаках и кружевных жабо из белого шелка, в черных брюках и сапогах с серебряными пряжками мчались на быстрых скакунах по осенним лугам, где охотничьи собаки гонялись за всевозможным зверьем.

Комната 31 была обставлена современной мебелью, причем достаточно рационально. Пара удобных мягких кресел с обитыми подлокотниками зеленого и коричневого цветов, стеллажи из светлого дерева, заставленные делами, широкий письменный стол из лиственницы. Стол стоял перед открытым окном, через которое в комнату, минуя широкие плечи сидевшего мужчины, проникал солнечный свет.

Когда я вошел, он двумя пальцами что-то выстукивал на маленькой пишущей машинке. Перестав стучать, он опустил руки и взглянул на меня:

— Слушаю вас.

Сняв фуражку, я слегка поклонился:

— Меня направили к вам. Я хочу подать заявление.

Сидевший за письменным столом симпатичный молодой человек лет тридцати сделал приглашающий жест в направлении стоящего рядом с ним кресла. Я сел, закинув ногу на ногу и положив руку на край письменного стола, стараясь выглядеть непринужденно. У чиновника были густые темные, коротко стриженные волосы, стоявшие ежиком, светло-голубые глаза и большой чувственный рот с неправдоподобно красными губами. На нем были серые фланелевые брюки и бежевая спортивная куртка. Зеленый галстук не подходил к расцветке куртки, но с рубашкой, как и с мокасинами, все было в порядке.

Как и всегда, взгляд чиновника, скользнув по моему лицу, остановился на буквах «J» и «В» из 18-каратного золота. Рассматривая их, он сказал:

— Я дежурный комиссар уголовной полиции Кельман.

— Моя фамилия Хольден, — спокойно начал я. — Роберт Хольден.

— Вы проживаете в Баден-Бадене, господин Хольден?

— Нет, в Дюссельдорфе. Здесь я проездом. Я шофер и привез сюда моего шефа на лечение. Моего шефа зовут Юлиус Бруммер.

— Вот как, — тихо ответил Кельман. По его сдержанной реакции я сделал вывод, что комиссар полиции очень вежливый человек. Разумеется, он знал Юлиуса Бруммера. Большинство людей в Германии знали Юлиуса Бруммера, так как последние полгода он был героем первых полос многих газет. Можно сказать, что он был известен не менее многих кинозвезд. Фотографии его широкого, похожего на толстый блин лица с белесыми глазами-пуговицами и выцветшими усами постоянно появлялись на страницах газет и иллюстрированных журналов и в еженедельных итоговых телевизионных передачах. Фотографии и статьи сообщали, что его арест потряс общество в Дюссельдорфе, что после его сенсационного освобождения из-под стражи фракция социал-демократов в бундестаге направила парламентский запрос… Короче, Юлиус Мария Бруммер был известной личностью.

— Если вас удивляет, что мой шеф находится в Баден-Бадене, — сказал я, — то поясню, что следствие по его делу приостановлено уже несколько месяцев назад.

— Вот как! — повторил он и деловито поинтересовался: — Вы хотите подать заявление на господина Бруммера?

Он был почти уверен в этом — в последнее время таких заявлений в полицию было предостаточно. Всем своим видом Кельман показывал, что он очень охотно возьмет у меня заявление такого рода.

— Нет, — ответил я, — это заявление не на господина Бруммера.

— А на кого, господин Хольден?

Ответ на этот вопрос я тщательно продумал заранее. Я его выучил наизусть, этот ответ, я учил его так долго и выучил так хорошо, что слова, которые я в тот момент произносил, казались мне совершенно чужими и бессмысленными. Я говорил, глядя прямо в голубые глаза Кельмана:

— Это заявление о воровстве, клевете, банковских аферах и попытке разбить чужую семью.

— Это все совершил один человек? — тихо спросил Кельман.

— Да, — так же тихо ответил я.

— Многовато для одного, — сказал он.

— Но это еще не все, — продолжил я. — Этот человек в ближайшее время планирует совершить убийство.

После этих слов он долго молча смотрел на меня. И я знал, что после этих слов он или иной чиновник, которому предстоит взять у меня такое заявление, будет, не произнося ни слова, долго разглядывать меня. Я сделал совершенно равнодушное лицо и начал считать в уме. Я досчитал до семи, хотя думал, что досчитаю до десяти.

— Вы говорите о неизвестном преступнике, господин Хольден?

— Нет.

— Вы знаете этого человека?

— Да.

— И вы знаете его имя?

— Да.

— Так кто же этот человек, господин Хольден?

Я думал о том, что никогда не смог бы полюбить другого человека так сильно, как я ненавидел Юлиуса Бруммера. Я думал о том, что полон решимости убить его. И я громко ответил:

— Этого человека зовут Роберт Хольден.

Комиссар Кельман снова уставился на золотые буквы, приколотые к моему френчу. А я и не торопил его. Я прекрасно знал, что после этих слов ему потребуется определенное время на их осмысление. Я продолжил считать в уме. Я досчитал до четырех, хотя рассчитывал, что досчитаю до семи или до восьми. Я знал, что должен проявлять осторожность. Но этот человек отреагировал слишком быстро. Я успел досчитать только до четырех, когда он сказал: